Записки на портянках - Валерий Михайлов

Отделение ВЧК находилось в помещении закрытого и ставшего мне вторым домом губернского борделя. Здание так и не отремонтировали, а некоторые окна скалились фанерными фиксами. Новую вывеску прибили аккурат прямо под старой, и моему взору открылось:

ГУБЕРНСКИЙ БОРДЕЛЬ

ОБЛАСТНОЕ ОТДЕЛЕНИЕ

ИМЕНИ ФРУНЗЕ

Какой-то умник умудрился оторвать «ВЧК» между «Областное отделение» и «Имени Фрунзе». Внутри тоже почти ничего не изменилось, разве что исчезли некоторые предметы роскоши, да со стен смотрели окруженные пикантными картинками вожди. За любимым столом мадам сидела до боли знакомая женщина, затянутая в кожу и с папиросой в зубах. Она положила ноги на стол, и рассматривала сквозь дым носы своих сапог с выражением мучительной скуки на красивом лице.

– Молодой человек… – строго начала она, однако ног со стола не убрала, – Ебан! Ты что ли! Узнаешь?

Она уже висела у меня на шее.

– Товарищ Блядь?

– Уже нет. Теперь я секретарь комсомольской организации Губернска и ответственный секретарь ВЧК.

– Круто.

– А ты как думал?

– Как вы тут?

– Да ничего, живем. Бордель, вот видишь, закрыли, пришлось заняться общественной работой.

– Получается?

– Да в принципе то же самое

– А как девчата?

– Кто как. В основном в пионервожатые подались, а Наташка учительница начальных классов. Помнишь ее?

– Спрашиваешь.

– Так какими судьбами?

– Направлен к вам в ЧК на работу.

– Так ты теперь дома!

– Почти.

– Да брось, домой будешь каждую неделю ездить. Да, чуть не забыла! Ты уже определился?

– С чем?

– Остановился где?

– Да пока нигде.

– Вот и хорошо, будешь жить у меня.

– А удобно?

– Еще как удобно! Возражений не принимаю.

– Да я и не возражаю.

– Вот гад! Не возражает.

– Я рад безумно.

– Поцелуй меня.

– А где тут главный? – спросил я после долгого страстного поцелуя.

– В комнате Мими. Помнишь?

– Еще бы я не помнил!

На двери главного мирно сосуществовали одна под другой таблички, гласившие:

МИМИ

НАЧ. ГУБЕРНСКОГО ОТДЕЛЕНИЯ ВЧК

Мазеров Яков Феликсович

Из-за двери доносился громогласный баритон:

– Барышня, барышня, барышня… Что? Левинсона. Ле-вин-со-на… как уже на проводе? Что? Твою мать! Как повесился? Когда? Почему без разрешения? Что?

Я подождал, пока буря сменилась затишьем, и постучался в дверь.

– Войдите.

– Товарищ Мазеров… – он был все такой же. Та же косая сажень, те же усы и казачий чуб, и даже озорной взгляд его глаз был прежним. Казалось, что этот энергичный, жизнерадостный человек был сильнее времени.

– А, Ебан, – узнал он меня, – заходи, гостем будешь.

– Гостем вряд ли.

– Это еще почему?

– А потому, что направлен я к вам в отдел ЧК на службу.

– Это здорово. У нас каждый боец на счету. Нашел, где остановиться?

– Дежурный по ВЧК уже все сделала.

– А, Леночка, – Мазеров улыбнулся, – она тебя любит. Вот что, ты сегодня давай размещайся, а завтра утром приступишь к службе. Вечером, может, загляну.

– Буду рад.

Жила Леночка в большой просторной комнате с высокими лепными потолками и дорогим паркетом на полу, который, правда, давно уже мечтал о циклевке и лаке. Во главе комнаты стояла огромная кровать, происхождение которой не вызывало сомнений. И уже вокруг этой кровати существовали стол, стулья, буфет, шифоньер и прочая мелочь.

– Нравится? – гордо спросила Леночка.

– Надо будет у Мазерова попросить раскладушку.

– Зачем?

– Еще одна кровать здесь не поместится.

– А зачем тебе кровать? Ты что, брезгуешь?

– Нет, но…

– Будешь спать со мной или у ног на коврике.

Я нежно поцеловал ее в губы.

– Мир?

– Ладно. Ты что сегодня делаешь?

– До пятницы я совершенно свободен.

– Отлично. Вечером будет слет пионервожатых. Знаешь, как они обрадуются!

– Мазеров обещал зайти.

– Вообще здорово.

Первой пришла Наташенька, которую я хорошо помнил по оперативной работе в борделе.

– Ой! – воскликнула она и повисла у меня на шее. – Ебанушка!

Затем она с разбегу прыгнула на постель. Кровать жалобно застонала.

– Ты куда в ботинках! – возмутилась Леночка.

– Профпривычка. Сама, небось, ботинки никогда не снимала.

– Так то ж на работе.

– Ну, знаешь ли…

Следом пришла Катюсик, которая, приложившись ко мне, как к чудотворной иконе, тут же забралась на кровать с ногами в модных дорогих туфельках. Олечка, Валечка и Галочка пришли вместе, и чуть было не разорвали меня на части, потом, как по команде кинулись на кровать.

– Никогда не думала, что буду ностальгировать по средствам производства! – сказала политически грамотная Олечка.

– Можно? – на пороге стоял Мазеров с коробкой конфет и железной банкой чая.

– А где самовар? – спросила насмешница Валюша.

– А вот и не угадала, – прогромыхал Мазеров, – я дедушка Мороз, а это, – он поставил на стол банку, – мой снег, ну и конфеты для барышень.

– Давно нас так никто не называл, – растрогалась Галюсик.

– А вот и наш ответ Чемберлену, – Леночка поставила на стол бутылку водки со льда в сопровождении милых сердцу закусок.

– Сейчас принято кокаин пить с водкой, – заметила модная Катенька.

– А я предпочитаю традиционный способ, – почему-то зло возразила Леночка и втянула хорошую порцию белого порошка своим изящным носиком.

– Весь не перенюхаешь! – парировала Катюша.

– Девочки, давайте жить дружно, – остановил готовую съязвить Леночку Мазеров, который среди этого великолепия напоминал заботливую мамашу.

– Какова будет повестка дня? – спросила Галюсик, когда всем было налито.

– Торжественное принятие в наши ряды…

– За нивелирование полов!

– Давненько мы не вспоминали молодость! – Катюсик подарила мне плотоядно-томный взгляд.

– Стар я для трех на одного, – довольно проворчал Мазеров.

– Ой, шеф, не прибедняйтесь.

– Ату их!

Любимым занятием Губернских преступников были ночные налеты. В городе свирепствовали три банды, действующие каждая в своем секторе и не мешающие друг другу. Они же держали в руках всю мелкую шпану, которая и шага не могла ступить без разрешения отцов-основателей. Были и независимые: игорные, питейные и наркозаведения. Эти еще не сформировались в так называемую мафиозную структуру. Жили они припеваючи и наглели на глазах. Чекисты, в силу своей малочисленности и плохого технического оснащения, которого у них не было вообще, были практически бессильны, но делали все, что могли, как врачи у постели безнадежного умирающего больного.

В библиотеке имени Бакинских комиссаров было темно промозгло и сыро. Пара одиноких посетителей зябко куталась в пиджаки. С грязного, местами обвалившегося потолка лениво капала вода.

– Да? – спросила у меня служащая, да таким тоном она спросила, будто посылала меня далеко-далеко. Двинуть бы ей по противной в бородавках роже!

– У меня привет для Ковальчука, – пароль я узнал у старых друзей.

– О, товарищ! – завиляла она хвостом. – Вам сюда, – она услужливо открыла передо мной дверь с табличкой «ПОСТОРОННИМ ВХОД ЗАПРЕЩЕН».

За дверью находилось чистилище в виде длинного узкого коридора, соединяющего ад, из которого я прибыл, с персональным раем товарища Ковальчука. Такого великолепия я не видел даже во сне. Настоящий райский сад, в котором стояли уютные столики. От столика к столику, словно с цветка на цветок порхали ангелы в виде обнаженных молоденьких официанток в одних трусиках и туфлях. И был джаз. Настоящий негритянский джаз.

– Позвольте вас проводить, молодой человек, – сказал мне архангел Гавриил или Михаил и усадил меня за столик. В ту же секунду ангелочек был, а, вернее, была у моего столика.

– Что желаете? – спросила она меня, сверкая зубками.

– Что-нибудь фирменное.

– Северную звезду?

– Хорошо.

– А еще что будете?

– Что-нибудь.

– Поняла.

Минут через пять на столе появилась водка с кокаином и прекрасный обед, да такой, что икра по сравнению с ним покажется собачьим кормом. Следующие минут тридцать были посвящены исключительно трапезе, но не успел я поднять голову от тарелки, как ангел возник вновь.

– Чего-нибудь желаете?

– Счет.

– Пожалуйста.

– Чаевые включены?

– Мы не включаем чаевые в счет.

– Ну так включите.

– Спасибо, товарищ. Вы не хотите сказать мне пару слов наедине?

Мне стоило неимоверных усилий сказать ей нет. В конце концов, я на работе.

– Не сейчас. Сейчас, детка, скажи мне, где у вас управляющий?

– А кто его спрашивает?

– ЧК, – я показал ей удостоверение.

Наверно появление Сатаны со всем своим воинством, пропахшим серой, произвело бы на нее меньшее впечатление.